Почему у Навального немеют руки, тюремное «лечение» ему только вредит, а немецкие медики отпустили его в Москву? Объясняет врач политика Анастасия Васильева

То же самое для детей, конечно, это странно, потому что у меня дети иногда поздно возвращаются домой, там идти 15 минут от метро, у меня девочка такая красавица 15 лет, ну мало ли, что там в девять, в десять часов вечера может произойти около метро, ну и конечно, нужно, я всегда ее встречаю на машине или пешком мы с ней идем. А сейчас это делать нельзя. Как это может тоже повлиять на следствие и помешать этому следствию, я, честно говоря, совершенно не понимаю.

Ну, мы все уже привыкли, там ходит встречать сын мой, хотя ему там 13 лет, но тем не менее, это лучше, чем ничего. И конечно, вот это вот общение по телефону через детей тоже имеет место. Ну, ко всему человек может привыкнуть и приспособиться.

Терпимо.

Да, но это лучше, конечно, чем просто домашний арест, потому что, по крайней мере, я могу ходить за продуктами, могу водить детей к врачу, могу водить их на тренировки и так далее.

Понятно. Вы фигурантка «санитарного дела», по которому части из фигурантов смягчили меру пресечения. Я сегодня утром слушала радио «Эхо Москвы», и как раз обсуждали, по-моему, с Иваном Ждановым историю про то, почему, как кажется Ивану Жданову, меру пресечения некоторым смягчили, то есть перевели часть фигурантов с домашнего ареста на вот, собственно, вашу меру пресечения, ограничение определенных действий.

Расскажите, как вы думаете, а потом я с вами обсужу то, что я слушала утром. Почему эту меру смягчили, почему власть пошла как бы немножко на уступку, хотя в последнее время она демонстрирует только повышение градуса, а не снижение его.

Вы знаете, я точно совершенно знаю, что это связано с будущей протестной активностью, мне так кажется. Потому что нужно смещать повестку, ведь если сейчас будет давление на Любовь Соболь, например, которая идет в Государственную Думу, на меня давление, на других там каких-то людей, которые могут как-то повлиять на протесты, то количество людей, оно будет быстрее набираться и больше будет протестная активность, которую планирует «Фонд борьбы с коррупцией» в плане кампании free.navalny.com.

И надо немножко сместить повестку, то есть, на мой взгляд, это делается для того, чтобы немножко снизить градус такой негативной, что ли, протестной повестки, что вот, всех держат взаперти, посмотрите, у Любовь Соболь дети, у Олега Навального двое детей, ему нечем кормить семью и помогать детям, например, у Янкаускаса Константина отец слег с инсультом. Это, конечно, в людях поднимает такое ощущение жесткой такой несправедливости.

Сочувствия.

Сочувствия, да, совершенно верно. Ну и, соответственно, я думаю, что это связано определенно с тем, что надо сместить повестку от Алексея Навального, конечно. Так бы вот, смотрите, один Алексей Навальный, бедный-несчастный, действительно ему тяжело, у него состояние тяжелое, и еще и все фигуранты «санитарного дела» сидят дома. Вот она, протестная повестка.

А тут сейчас немножко оттепель, сместились акценты на фигурантов «санитарного дела», их отпустили, они будут участвовать в выборах, будет повестка другая — выборы. И Любовь Соболь участник, претендент на Госдуму, я не знаю там относительно, может и Константин, я даже не знаю, как-то будет участвовать в этой повестке, но все равно это смещение акцента от тяжелой ситуации с Алексеем.

На самом деле у меня была такая совершенно, не знаю, ничем не подкрепленная версия, просто на уровне какой-то моей доморощенной психологии, что вот когда кто-то думает, вот силовики, Кремль, как поступить в такой ситуации, они думают примерно так, что вот если ты, например, немножко ослабляешь хватку, потом можно ее обратно зажать, а если ты зажал, то тебе может уже некуда будет зажимать. В этом смысле, что еще будет какой-то момент, когда надо будет всех посадить дома плотно, почему бы сейчас не устроить себе этот свободный воздух.

Но у Ивана Жданова на самом деле версия, которую подкрепляют ваши предыдущие слова, он буквально сказал, что все стали нарушать условия содержания, то есть Любовь Соболь сидела под домашним арестом и стала гулять просто, делать, решать свои дела, выходить, то есть нарушать. Надо было либо как бы повышать градус жесткости и говорить: нет, сиди дома, мы тебя никуда не выпустим, то есть привлекать к ней внимание, либо просто оседлать эту волну и сказать: а это мы сами хотели так благотворительно поступить.

Как я понимаю, вы тоже, собственно, не очень стремились буквально исполнять распоряжения? Или нет?

Вы знаете, я все-таки придерживаюсь того, что надо исполнять решения суда, но я, собственно, ничего не нарушала. То, что мне сейчас там пытаются вменить, вот после вашей программы мы поедем давать объяснения в инспекцию о том, что вчера я участвовала в публичном мероприятии, я там пыталась отправить какое-то письмо, я там вышла из дома на три минуты раньше, в 08.57 и вернулась соответственно позже. Вот я сегодня пойду давать эти объяснения, ну посмотрим, что будет, я, честно говоря, даже не знаю.

Но тем не менее, понимаете, есть очень абсурдные вот эти вот меры, они абсолютно абсурдные. Ну что вот, как это может помешать, если я вернусь не в восемь, а в девять? Тем более, что я реально торопилась, и сотрудники ГИБДД специально прямо, знаете, медленно-медленно зачитывали права замечательному журналисту, который меня вез и у которого не горел задний стоп-сигнал, который сломался, очевидно, по дороге вот в этот Покров.

И он ему так, знаете, медленно зачитывал, как в мультике «Зверополис», помните, черепаха такая была? Вот это мне прямо напомнило вот эту картину из этого мультика. И я им объясняю, уважаемый инспектор, пожалуйста, отпустите, мне к восьми часам надо быть дома, а он еще медленнее начинает читать, понимаете.

То есть это явное было какое-то запланированное действие, чтобы я просто не вернулась, а пришли инспекторы ФСИН ко мне в пол-одиннадцатого вечера, когда я вернулась из Покрова, ко мне пришли инспекторы, начальник инспекции лично, со своим помощником, и сказали дословно следующее, с таким удовольствием, знаете, «Во сколько вы пришли домой?» «В 21.07». «Вы опоздали!».

Анастасия, как вы принимали решение о том, чтобы поехать в Покров, и вообще как бы инициировать эту акцию в поддержку Алексея Навального? Многие говорят от том, что активность вокруг его голодовки и вот какое-то такое публичное обсуждение ниже, чем можно было бы ожидать. Бывают разные всплески сочувствия общественного Алексею Навальному, сейчас как-то все немножко потерялись, никто не понимает, что делать. Вы, как я понимаю, просто взяли эту общественную активность на себя, такая у вас была мотивация?

Моя задача — помочь, я расставляю для себя приоритеты. Я понимаю, что сейчас вот все остальное надо просто отодвинуть. Я ничего не боюсь, я понимаю, что моя задача, она связана со здоровьем, с правом человека на здоровье. Собственно, я ничего такого и не сделала, то есть мы с врачами приехали, и у меня была задача какая — поговорить с начальником колонии и объяснить ему, что не так, вот почему надо внимательнее относиться к этому пациенту, который перенес такое тяжелейшее отравление. Они даже не понимают сути этого диагноза, не понимают, что может быть. И хотела пообщаться с фельдшером, или я не знаю, доктор там, медсанчасть №33, которая его лечит.

Очевидно же всем, наверное, даже не специалистам, что лечение было назначено неправильно абсолютно, и наша задача, без каких-либо, знаете там, протестов, войн была приехать, мы как говорили, если пациент не идет к врачу, значит, врачи приедут к нему. Знаете, собирать там какое-то сумасшедшее количество людей мы в общем-то не планировали, медицинские работники должны делать свое дело. Здесь очень важно как-то, знаете, вот поступить по совести, и у меня не было вообще никакого страха, абсолютно, потому что я понимаю, это сейчас главное дело.

То, что многие не понимают этого, не медицинские работники, к чему может привести голодовка, это нормально, потому что, понимаете, вот эта патология тяжелая, она в силу каких-то профессиональных особенностей многими вообще не воспринимается. Ну что там такое голодовка? Ну кто понимает, что такое токсическая нейропатия, к чему она может привести, это понимают вот медицинские работники, поэтому мы туда и поехали.

Это, собственно, мой главный вопрос, очень важный вопрос, всех он нас очень волнует, как состояние здоровья Алексея Навального. Я хочу с вами просто как с доктором, с его лечащим врачом, обсудить его по пунктам.

Давайте начнем, коль скоро мы начали уже, с голодовки. Очевидно, что Алексей истощен, что у него и так, это я очень на бытовом языке описываю, что с ним происходит, он сильно похудел, у него боли, спина, нога. Как в этом состоянии на него действует голодовка?

Вы знаете, я поскольку его не осматривала и с ним не общаюсь и не могу как-то общаться…

Может действовать, давайте так.

Да, я могу только общаться как-то через адвокатов, поэтому я могу только предполагать. И я понимаю, что человек, перенесший такое тяжелое отравление, в периоде реабилитации, а сейчас период реабилитации, конечно, ничего тут хорошего нельзя ждать.

И голодовка к чему приводит, к истощению запасов энергетических, и если они у него и так были, до этого, так скажем, небольшие, потому что он же сильно похудел, потерял, по-моему, пятнадцать килограмм веса во время комы. Потом только-только набрал, только-только пришел в себя, и опять сейчас происходит, собственно, то же самое, в том плане, что он опять теряет вот эти питательные вещества.

И более того, дело в том, что токсические вещества, они где откладываются чаще всего? Они откладываются в жировой ткани. И когда происходит расщепление, почему у него сейчас идет увеличение, расширение зон парестезии, то есть зон онемения, зон токсической нейропатии, собственно, потому, что возможно, тот яд, который все-таки как-то каким-то образом остался в организме, он как раз находится в той самой жировой ткани.

Происходит ее расщепление, и вот, пожалуйста, то что у него сейчас типичная совершенно нейропатия по типу перчаток и носков, когда у него немеют руки и ноги, кисти, он не чувствует пальцев, не чувствует ног, левое бедро, по-моему, у него тоже. И он даже сам отмечает, что у него было то же самое, когда он очнулся после комы. То есть это состояние, когда нарушается проводимость, чувствительная проводимость нервной ткани, нервной системы, периферической нервной системы, и конечно, во время голодовки, естественно, это еще может усугубляться, потому что нервные оболочки, это тоже, это миелиновые волокна.

И мы знаем, что у нас сначала расщепляются углеводы, потом жиры, потом белки. Не дай бог, начнут уже, за неимением других тканей, начнут расщепляться какие-то белки, это очень тяжело, плохо и очень не хочется, чтобы вот эта гипогликемия, она привела к какому-то тяжелому состоянию, когда то количество яда, которое могло бы быть критическим, может привести к нарушению не только сенсорной чувствительности, но и моторной, двигательной.

Потому что многие же вот пропагандистские телеканалы, вот ходит Алексей, но на камеру же не снимешь, как у него немеют ноги, как у него ощущение там жжения есть, это типичная парестезия. Да, он пока ходит, это хорошо, но что будет дальше, мы не знаем.

Давайте следующий пункт. Вот нам говорили о том, сегодня сообщили, вчера, через адвокатов, что у Алексея две грыжи, одна из них, опять же, это очень бытовое описание происходящего, но адвокат сказал, что одна из них плохая. Вот расскажите про это.

Смотрите, я не невролог, я могу рассказывать тоже с точки зрения как врач какой-то общей практики и со слов его врача-невролога, которого, собственно, он просил приехать, Алексея Николаевича Баринова. Это фораминальная грыжа, то есть это действительно грыжа не очень хорошая в плане лечения, то есть она довольно часто, из-за этой грыжи необходимо прибегать к хирургическому лечению. Когда давление на нервный корешок, оно может вызвать некоторые осложнения, которые могут повлиять на дальнейшее восстановление. Это не очень хорошая грыжа.

Ее природа это, собственно, его долгое нахождение…

Вы знаете, сложно сказать, какая природа, там же, скорее всего, совмещение нескольких патологий. То есть это, скорее всего, это разные вообще вещи, то есть патология позвоночника, ну что такое грыжа диска позвоночника, межпозвоночного диска, это как, я не знаю, наверное, я сейчас буду очень какие-то сложные слова говорить, но смысл в том, что внутри диска есть студенистое ядро, и под давлением, если истощается оболочка вот этого вот межпозвоночного диска, то студенистое ядро выходит и начинает давить на спинномозговой корешок.

Это, соответственно, проявляется симптоматикой, боль может отдавать в ногу, тоже могут быть нарушения двигательные, почему у него боли при движениях разные, это одна патология. И надо сделать так, чтобы вот этот вот, условно говоря, чтобы вот эта грыжа, она не давила на корешок, потому что там целый каскад, такой циклический каскад, вызывающий болевые реакции и другие патологии.

И отдельно это нейропатия, токсическая нейропатия. И вот эти две патологии, они там, скорее всего, друг друга дополняют, поэтому надо и ту, и другую лечить, конечно.

Я вас спрошу как офтальмолога, на самом деле для меня, я, может быть, что-то как-то пропустила, хотя мы с вами столько раз обсуждали здоровье Алексея Навального, но когда Алексей написал пост о том, свой один из скетчей, про то, кто лежит лысый на кровати в очках и читает Библию, это он, для меня слово в очках было новостью. А когда у него настолько испортилось зрение, с какого момента? Или он читает в очках?

Нет, на самом деле тут ничего такого нет в общем-то страшного. Дело в том, что после каких-то стрессовых ситуаций… В принципе вообще давайте начнем с того, что существует понятие пресбиопии, то есть снижение аккомодационных возможностей хрусталика. У нас хрусталик это линза, которая позволяет видеть хорошо на разном расстоянии. После 35-38 лет, в зависимости от рефракции, человек вынужден одевать очки для близи, потому что хрусталик уже не может так приближать, как раньше, его эластичность меняется,, это всегда. На его эластичность и объем аккомодации, извините за такие сложные слова, то есть способность изменять преломляющую силу, всегда влияет стресс и тем более, отравление. У всех, кто выжил после отравления «Новичком»…

Портилось зрение.

К сожалению, аккомодация, объем аккомодации уходили, поэтому вот эти небольшие…

Но мы помним, что у Алексея была зеленка, у него была травма глаза, его вывозили, оперировали. То есть, значит, его глаза страдали все это количество раз.

Ну, там немножко другие были, так скажем, другие части, так скажем, глазного яблока, которые пострадали при ожоге. Я не скажу, что это зеленка, мы с вами это обсуждали.

Простите меня за такое…

Там, скорее всего, была какая-то кислота, там пострадала передняя поверхность глаза, роговица, а сейчас мы говорим об общем статусе. То есть хрусталик питается из внутриглазной жидкости, это диализат плазмы крови, и если, соответственно, в крови что-то там, яд или что-то нехорошее, то соответственно, хрусталик не может не реагировать. Поэтому он использует очки для близи, тут в этом нет ничего патологического.

То есть это не история про то, что у него как-то просто резко ухудшилось зрение, он теперь как бы вообще вынужден всегда быть в очках? Это очки для близи, для чтения?

Да, это очки для близи, но он вынужден ими пользоваться, потому что все-таки состояние после отравления, оно этого требует.

Знаете, такой вопрос, который многие задают друг другу. Я совершенно, мы не должны и не можем, наверное, оценивать, почему Алексей решил вернуться, мы это много раз обсуждали с разными участниками его команды. Я сейчас исключительно медицинскую часть хочу подтвердить.

Вот часто звучит вопрос, может, ему стоило дореабилитироваться, то есть, может быть, он просто чуть-чуть раньше приехал в Россию? Я имею в виду состояние здоровья, потому что тюремный быт налагает очень жесткие ограничения на твое состояние. Очевидно было, что тюрьма в каком-то смысле неизбежна, и она повлияет на состояние здоровья. Нужно ли было ему немножко оттянуть, по-вашему, медицински свое возвращение, чувствовал бы он себя лучше или нет?

Вы знаете, я считаю, что это его личное решение…

Это безусловно, да.

И я думаю, что, наверное, оно принималось с учетом мнения немецких врачей, потому что если уже его отпустили… Но, понимаете, во всем цивилизованном мире это как-то абсурдно, если человек, приехав после реабилитации, я бы на месте немецких врачей предположила, что в России ему будет оказана такая же, ну хотя бы на каком-то приличном уровне медицинская помощь в дальнейшей реабилитации.

Никто же в здравом уме даже не мог, наверное, там себе представить, что такое вообще может случиться, что его, после такого тяжелейшего отравления, мало того, что поместят в тюрьму, но еще и не будут оказывать медицинскую помощь. Для меня, как для человека тоже какого-то цивилизованного, и тем более врача, я не могу понять, как вообще такое может быть, мы же не в средневековье или не в какой-нибудь Африке, где нет медицинской помощи вообще.

И наверное, врачи немецкие, когда его отпускали, они тоже как бы даже не могли себе такого представить. И я думаю, что, наверное, может быть, я не знаю, Алексей даже не думал, что в принципе такое возможно, что ему вообще не будет оказана какая-то медицинская помощь, такого примитивного даже характера.

Поэтому вы знаете, я считаю, что он принял решение, на мой взгляд, правильно, исходя из того, из тех как бы позиций, которые были на момент его прилета в Москву и, так скажем, на тот момент, когда он уже закончил тот период реабилитации, который требовали врачи именно в Германии. А то, что произошло здесь, слушайте, это на совести уже тех, кто это совершил, мне кажется.

Я как раз хотела вас спросить, как вы можете оценить состояние той самой тюремной медицины, с которой столкнулся Алексей Навальный? Вообще что вашей команде известно об этом? Мы получаем какие-то очень обрывочные сведения о том, что Алексея Навального лечат ибупрофеном, диклофенаком и никотиновой кислотой (я себе выписала, чтобы не забыть). Нам не очень ясно, что это значит, мы только слышали, что это какая-то не оптимальная схема лечения, недостаточная и прочее.

Во-первых, расскажите мне механически немножко. Он в медсанчасти, кто с кем разговаривает, адвокаты с врачами, как происходит коммуникация, откуда мы знаем, в каком он состоянии?

Мне известно, что Алексей общается с адвокатами, адвокаты передают уже какую-то информацию, то, что я знаю. И я, общаясь с адвокатами, так же, собственно, которые просят как-то помочь, организовать какую-то медицинскую помощь, что я могу сделать и мои коллеги делаем.

А как там внутри происходит, я, честно говоря, совершенно не знаю и не понимаю. Но то, что мы видим, то, что перед нами вообще открылось, такая прямо, знаете, чудовищная информация о вообще всей медицине вот этой Федеральной службы исполнения наказаний, слушайте, для меня это, честно говоря, какой-то даже шок, я такого даже не могла себе предположить.

Понимаете, у нас внутри врачебного сообщества есть какие-то такие нормы, что ли, которые не могут быть вообще не выполнены. То есть для нас, медиков, назначить диклофенак без препаратов, которые защищают слизистую желудка, слушайте, это нонсенс, это невозможно быть настолько непрофессионалом, чтобы назначить диклофенак без того же омепразола или пантопрозола, это ингибитор протонной помпы, которая снижает кислотность желудка, и так скажем, не дает повредить, сжечь слизистую желудка.

Слушайте, это невозможно, и то есть надо думать, до какого же уровня доведена вообще медицина, чтобы вообще такие вещи сделать, причем это же публично. Представляете, насколько вообще на весь мир как опозорилась медицина ФСИН?

Скажите, а вот температура Навального, все эти разговоры о том, что рядом с ним в колонии в непосредственной близости люди, у которых диагностирован туберкулез? Очевидно совершенно, да, что у Навального пока температура не может быть связана с этим, потому что мы знаем, что это чуть более позднее диагностирование болезни.

Конечно.

Но насколько вообще все это опасно для него в таком ослабленном состоянии?

Это безумно опасно, потому что туберкулез, конечно же, он поражает тех людей, у которых снижен иммунитет. На фоне голодовки, на фоне такого тяжелого отравления, периода реабилитации незаконченного, конечно, страшно. Страшно, потому что мы уже понимаем, какая там антисанитария, и вообще вот у меня мысль закрадывается, что вот их бреют, их наверняка бреют одной бритвой. Вот что там, их обрабатывают, эти бритвы? Что-то я очень сомневаюсь.

И почему, вот мы же много боремся, кстати, боролись, наш профсоюз боролся против закрытия различных учреждений, связанных с туберкулезом. И мы вот как бы видели этих пациентов, я непосредственно была в этих учреждениях, с ними беседовала, это практически все бывшие заключенные, и у них у всех набор: ВИЧ, гепатит и устойчивая форма туберкулеза, практически у всех. Почему? Видимо, это как-то связано с теми условиями, которые существуют в наших тюрьмах, где цветет туберкулез.

Мы это, кстати, услышали на позавчерашней акции, когда к нам вышли жители Покрова, они туда тоже пришли, и стали говорить о том, что в Покрове очень много туберкулеза, что даже вот когда будущие родители приходят в роддом, с них обязательно берут справку о том, что они сделали флюорографию и у них нет туберкулеза. То есть это такая, представляете, колоссальная проблема, туберкулез в России.

А что такое туберкулез, это одно из заболеваний, которое говорит об уровне развития страны, о культуре страны. И конечно, мне очень страшно за Алексея. Очень страшно и очень бы хотелось, конечно, чтобы, знаете, вот эта ситуация больше освещалась, чтобы, по крайней мере, не только курицу привозили, а чтобы привозили антисептики, препараты, лекарства, и чтобы лучше этих пациентов лечили, и не дай бог, чтобы там были пациенты с открытой формой туберкулеза.

Скажите, а температура, это что?

Я думаю, что это ОРВИ. Вряд ли это туберкулез, потому что инкубационный период этого заболевания довольно большой, вряд ли это коронавирусная инфекция.

Я как раз это сказала.

Да, вы это говорили тоже. Вряд ли коронавирусная инфекция, потому что течет она немножко по-другому. Будем надеяться, что просто это ОРВИ, он простудился и скоро выздоровеет.

Я задам последний вопрос, у нас время, к сожалению, подходит к концу. Сейчас уже стартует важная для Кремля думская, такая довольно нервная для Кремля думская кампания, у которой такой вот как бы неблагоприятный для них фон. В прошлые итерации «Альянс врачей» был довольно серьезной помехой и довольно серьезной головной болью для Кремля, потому что вы ездили в командировки, показывали, что у нас недостаточно средств защиты для врачей, то еще что-то.

Как вы чувствуете, помимо, собственно, вашей меры пресечения, как вы чувствуете усиление или не усиление внимания государства к вашей работе непосредственно, к тому, чем вы занимаетесь? Вот накануне думских выборов.

Судя по всему, очевидно, что внимание есть, и больше, чем обычно, потому что мы и работаем больше, чем обычно. Нас объявили инагентом, представляете, мы иностранный агент, который помогает медицинским работникам страны, как-то это странно, правда, звучит.

Все иноагенты примерно такие, да.

Да, то есть как бы мы делаем какое-то хорошее дело. Внимание, конечно, оно усилено, и посмотрим, что будет дальше. Но тем не менее, какое бы ни было внимание, да какая разница, на самом деле. Ну, внимание есть.

Нет, я имела в виду, что совершенно очевидно, что тема врачей, это тема, которая будет очень эксплуатироваться во время думской кампании. Совершенно очевидно, что врачи, знаменитые врачи, войдут в списки «Единой России», или пойдут как-то безымянно, не под флагом «Единой России», но сами составляя вот этот массив будущий единороссовский. Совершенно очевидно, что там лишние врачи не нужны, в смысле, вы там не предусмотрены.

И в этом смысле я спрашиваю, пытались ли с вами этот вопрос как-то обсуждать, не знаю…

В плане выборов, вы имеете в виду?

Да. Вообще как-то чувствуете ли вы, что ваша деятельность во время думской кампании будет как бы под прицелом? Пытаются ли с вами вести переговоры какого-либо…

Вы знаете, я даже не знаю, что ответить на этот вопрос. Пока единственные переговоры, которые я вижу, это переговоры со следователями в суде, собственно, вот то, что повесили на нас вот это «санитарное дело». И тем не менее, мы продолжаем нашу работу и будем дальше продолжать, и все равно я буду делать то, что я делаю.

А в отношении думской кампании, ну, пускай идут врачи, это хорошо. Не важно, от кого они идут, от «Единой России» или еще там от кого, как независимые кандидаты, я считаю, что если врачи так или иначе попадут в какой-то уровень власти и смогут изменить что-то в нашей медицине, которая трещит по швам, особенно в регионах, это будет очень хорошо. Потому что только врач понимает, как сделать лучше медицину и соответствующее здоровье населения, и улучшить какую-то позицию медиков, это очень важно. Поэтому это хорошо.

Любовь Соболь идет, по крайней мере, объявила о своем намерении пойти в Государственную Думу, мы видим, чем для нее пока закончилась эта история. Совершенно не ясно, сможет ли она дойти хоть до какой-то стартовой точки.

Сможет.

Ну, по-разному, собственно, можно остановить человека, это не значит, что не будет никаких дальше событий. Про вас хотела спросить, думали ли вы о том, чтобы позаниматься политикой, пусть и в таких условиях? Пойти в Государственную Думу, на выборы?

Посмотрим, мы сейчас, конечно, думаем об этом, решаем, смотрим, советуемся. Вполне возможно, да, я этого не исключаю.

Что вы будете баллотироваться в эту кампанию?

Я не исключаю, я пока не знаю, мы смотрим какие-то позиции, рассматриваем, присматриваемся, в частности, в отношении «санитарного дела», иностранных агентов. Пока мы, так скажем, в раздумьях, и однозначного ответа я вам дать не могу пока что.

Спасибо. Это была Анастасия Васильева.

И напоследок еще одна важная новость. Дождю скоро исполнится 11 лет. 21 апреля мы отмечаем наш главный праздник в клубе Adrenaline Stadium и зовем вас провести его с нами. У вас будет возможность увидеть всех ваших любимых ведущих. В этом году выступит Noize MC и секретный гость, еще одни артист, имя которого мы скоро объявим.

Ну что же, это была программа «Нюансы» на телеканале Дождь, до скорой встречи.

По решению Минюста России «Альянс врачей» включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента